Панюшкин Сергей, поэт

Путь дороги не знает. Такова народная пословица. Жизненные дороги мои и моей страны на виду, на памяти. Родился в казацком ловецком поселке Разин Бугор астраханского Понизовья в трагическое время — гражданская война, голод, разруха, эпидемии... Дети моего 1919 выжили очень немногие, а после Великой Отечественной — сохранились единицы. Явился на свет 5 апреля в день славной даты — битвы Александра Невского — и крестили меня в храме его высокочтимого имени святого. Мать и весна захлебили. Так говорят в моем бесхлебном краю. А захлебить, то есть закрепить хрупкий росточек жизни, было нечем, без отца-то. На руках рыбачки я — седьмой...
      Мое разинобугорское детство сохранило добрую па­мять о матери-труженице, а потом и об отчиме, в прошлом военном моряке, совершавшем кругосветное плавание. Они как-то по особому берегли меня. Из всех детей только мне удалось закончить ШЛМ — школу ловецкой молодежи. С аттестатом ШЛМ можно было поступить в вуз. Но надо было работать. У детей в ловецких семьях была необъяснимая тяга к труду. Ребенок смотрит, как взрослые вяжут или чинят сети, и сам тянется сделать так же. Похвала "смышленый" или "толк будет" не порождала зазнайства, хотелось после этого делать лучше, усерднее. Оттого в летние месяцы школьных каникул я с десяти лет ходил в море на лов, работая по найму у зажиточного ловца. Так все дети ловцов воспитывали себя трудом. А где семейная нужда наступала на пятки, там и подавно. Тут уж поступками движет собственная совесть, хочется тво­рить добро. Такова моя моральная сердцевина. Стержнем воспитания была свобода, свобода не арбешничать[1], а свободное приобщение к труду.
       Защищая Астрахань, погиб отец, служивший в Же­лезном полку. Я родился в день его гибели. Позже возникли горестные строки: "... За что отец мой гибель принял, солдат Железного полка, коль в грязь затопта­ны святыни". Отчим служил рулевым на военном бро­неносце "Император Николай I", а в годы гражданской — партизан, потерявший в боях единственного 16-лет­него сына, был для меня живым примером гражданст­венности   и  патриотизма.   Он,   как   и   мои   дядья   по материнской линии, был атеистом, хотя любил читать божественные книги, размышлять: если, как говорят, Бога нет, но что-то есть... Добро отзывался о Николе -Чудо­творце: Бог умрет, Никола Богом будет... Мама набожная, член церковной двадцатки. Такое вот содружество, где царили уважительность и терпимость. Мама мне пред­ставлялась человеком большой интеллигентности, хотя была неграмотной. Никогда не видел, чтоб она с кем-то ссорилась.   Обидчице,   бывало,   скажет:   "Бог   вам судья..."
       Трудно поверить: мое детство не знало электричества и радио.   Немое   кино,   а это был   "Чапаев",   увидел впервые в 16 лет. Тогда же говорили и писали о воин­ствующей Германии, о фюрере, провозгласившем в кни­ге "Майн Камер" расширение жизненного пространства за счет России. Неспокойно было и на Востоке. Мы, молодежь, готовили себя "К Труду и Обороне". Был активен во всех начинаниях, и, наверное, потому в ноябре 38-го меня избирают секретарем РК комсомола. Тогда же стал коммунистом, хотя и помнил рассказ матери: она на сносях приехала в Астраханский кремль, и там   комиссар   Чугунов самозабвенно   воскликнул: "Порфирий, родился сын-большевик!.."
       А отец поморщился... Это "поморщился" я помнил всю жизнь. Знал, видно, красноармеец, беспартийный ловец с Разина Бугра, что сие означает — большевизм... Это или что-то подсознательно понудило отказаться от партийной карьеры, добился в мае 39-го, а это было сложно, уйти добровольно по спецнабору служить на
Балтику.
      Недолго был курсантом военно-морского училища — в ноябре участвую в боях на Карельском перешейке в составе БОСа — Берегового Отряда Сопровождения КБФ- Эта короткая, но кровопролитная "Финская кам­пания" закончилась для меня обморожением ног, и, как сказал Твардовский о своем герое, "спрашивать не ста­ли, почему тогда... не дали медали". Великую Отечест­венную встретил в Прибалтике старшиной I статьи, командиром катера. В числе последних защитников Таллина уходил 27 августа в Кронштадт. Транспорт, на котором шел, был потоплен. Взрывом выброшен за борт. Контузия. В блокадном Питере в боях за город ранен. После излечения и окончания курсов ускоренной под­готовки командного состава меня, лейтенанта флота, направляют на ладожскую Дорогу Жизни. Был в составе Отряда тендеров на трассе Кобона — Осиновец. Снова ранен и контужен. В конце 44-го откомандирован на Тихоокеанский флот. День Победы встретил за океаном, в США, куда ходил за кораблями в порядке закупа. Фронтовая жизнь закончилась боями с японскими ми­литаристами. Капитан 3 ранга списан с флота инвали­дом войны второй группы.
      Оказался в Вологде. Думал, все невзгоды страны позади. Ан здесь острее ощутил величие подвига народа, трагическую судьбу его, понял смысл плакатов военных лет, которые все еще висели в конторах колхозов и леспромхозов: "Все для фронта, все для победы!" Все!.. Крестьяне голодали, умирали...
       Таковы дороги.
       А пути? Пути, как говорится, неисповедимы. Да, с детства писал стихи. Писали стихи мой старший брат и Дядья, но не стали поэтами. Думал ли я, что буду им? Никогда. Писал стихи и на фронте, но не печатался. Живет в душе русского человека какая-то стыдливость: как можно, особо в блокаду, прийти во флотскую, фронтовую газету, мол, вот стихи... хотя с корреспонденциями, заметками, статьями выступал еще до вой­ны. Первая публикация стихов состоялась в Вологде, а первый поэтический сборник "Сердце помнит" вышел в Липецке. Здесь, в Липецке, в рабочем коллективе стан­костроительного завода я родился как профессиональ­ный литератор, став членом Союза писателей.
       Спрашивают иногда, с чего начинается поэт? Поэт зарождается, наверное, с национальных сказок, в кото­рых зло и добро, ненависть и любовь; с песен бытовых и обрядовых, с народной живой речи, с большой радости — живешь на Земле! — и большой тревоги: что будет с Отчизной, с Землей нашей...


      Стихотворения

        Пути и дороги//Сергей Панюшкин. Стихи разных лет. – Липецк,1994 – с.3